Я ещё не раскрывал профессору Снейку всех тонкостей запланированной работы. Думаю, он и так уловил некоторое представление, во всяком случае — о своей роли. А больше ему и не требуется.
Мы до полуночи проболтали о девицах школы Слизерин, и о том, что называют планкой «морально-волевых качеств». За бутылкой вина Снейк быстро ввёл меня в курс дела. За прошедший год «Гриффиндоры» значительно уступили «Злизеринам» по успеваемости, выходя в годовой отчётности на предпоследнее место. Не последнюю роль в этом и сыграли эти самые качества, а вернее их отсутствие у, как минимум, одной из школ. А теперь уже и не только у одной.
«Этого нельзя так оставлять!» — жаловалась позже Гермиона, — Вы должны что-то сделать! Система прогнила! Воспользуйтесь, наконец, своими полномочиями и наведите порядок! Если не Вы, то кто?!…»
Гермиона. Лучшая ученица и местная знаменитость. Снейк ненавидел её. Всегда. А в последнее время особенно. Подумывал даже «убрать» её. Благо, я появился вовремя и отговорил его от этой опрометчивой затеи.
С чем связано негодование Гермионы? Как раз с тем, о чём рассказал Снейк. Наличие фаворитизма в преподавательской среде. Причём фаворитизма особого рода: что-то вроде теневого института, негласных правил по отработке долгов и исправлению оценок. Будь то честолюбивая троечница или дочь строгих родителей, у этих девочек имеются крайние средства задобрить преподавателя, обойдя жёсткую вертикаль отношений «студент-преподаватель», буквально опрокидывая её на плоскость.
Однако со своей приверженностью субординации Гермиона не просто не может конкурировать с ними: малейший прообраз мысли об этом включает в ней надменную истеричку с уязвлённым чувством достоинства.
«Репутация школы Гриффиндор — моя репутация!» — вечно орёт она. Поэтому ей во что бы ни стало требуется восстановить надлежащий порядок вещей.
Она вламывается в мою башню-офис спустя пару дней моего пребывания в здешнем мире. Девочка, от имени которой я нашёл письмо — оно лежало на подоконнике. Гермиона Грейнджер… Вспоминаю нашу первую встречу, и меня ностальгически мутит от её мордашки — сердитой и взыскующей справделивости.
Минуя формальности, Гермиона излагает содержание письма в развёрнутом виде. Она говорит, говорит, говорит… А я не могу отделаться от ощущения своей неприкаянности, чужеродности здешнему миру, наложившему на меня магические путы. Единственное, на чём могу сосредоточить внимание, — облик примерной ученицы. Кажется, черты её лица при всей своей ювенильности всё же имеют на себе отпечаток некоторой взрослости. Во всяком случае, хотелось бы в это верить.
«… я ж не ссаный уголовник, ёпт. Сколько ж ей лет-то?… « — думается мне.
— Вы меня вообще слушаете?!
— Что?… Ах, извини, деваха… Ты права, Профессор Снейк — тот ещё змей!
— Деваха!?!?
Моя рассеянность оставляет Гермиону в недоумении. Перед тем, как уйти, она ещё раз требует принять меры, упомяная про другое, УЖЕ ОТПРАВЛЕННОЕ письмо, на этот раз в надзорный орган — Акдемию Магов, который уполномочен консультировать о порядке урегулирования служебных правонарушений, в том числе этического характера.
***
«Вот же бл*дь!» — выругался Снейк в сто десятый раз.
— Слушай, Джинни, так не пойдёт. Так нельзя… ТАК НЕЛЬЗЯ!!! Она мне всю жизнь портит!
Он нервно ходит по комнате и разве что не грызёт ногти, пока я укладываю в камин дрова.
В моём мозгу уже зреет план. Мне приходилось иметь дело со строптивыми особами женского пола. («Ах, Джаспер… «) Держу пари, Снейк не ожидал, что незваный пришелец окажется не просто отличным собутыльником, но и ещё умудрённым жизнью, извращённым сукиным сыном.
***
Да… Условия конкуренции между школами сложились довольно специфические. Я пробыл в качестве «заместителя» Дамблдора от силы пару недель, однако даже я нахожу эту ситуацию как минимум необычной, как максимум — анормальной. И день за днём Гермиона приходит в мой офис, чтобы компостировать мне мозги, обвиняя Слизерин в «нечестной игре».
— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я, — какая ещё нечестная игра?..
— Сами понимаете какая!
— Не понимаю о чём ты…
— Я не буду вам ничего рассказывать, профессор Дамблдор. Вы и сами прекрасно всё знаете!
-…
— Я же вижу, как вы иногда на меня смотрите. Думаете, я ничего не вижу?
Гермиона говорит это с жаром, вероятно, пытаясь скрыть смущение. Она, конечно же, права: я знаю об «отработках» на парах у Снейка. По меньшей мере. И да, я изредка позволяю в её отношении оценивающие взгляды. Однако признаваться в этом несколько неудобно, поэтому говорить что-либо я не собираюсь, а её упрямый взгляд попросту игнорирую.
«Советую принять меры, профессор, иначе простой жалобой в министерство дело не обойдётся. Вот увидите. « Эта фраза, брошенная напоследок, заставляет меня занервничать.
«Чёртовы демократические процедуры… — хмуро подумал я, — не уж-то любой студент вправе делать доносы? Мы в средневековом замке или где?»
Она уходит, благовоспитанно попридержав дверь, чтоб та не хлопнула. Для меня этот вежливый жест ни что иное как свидетельство неуёмного бахвальства, как и всё прочее в персоне Гермионы.
Я остаюсь сидеть за столом. Её юбка, исчезая в проёме, последний раз колыхается, напоминая о чём-то… Образ, навеянный беседой со Снейком: «честолюбивая троечница, готовая на крайние меры»; «строгие родители, требующие от дочери полной самоотверженности в учёбе… «. То, что по всем понятиям лежит вне плоскости отношений учителя и ученика, по словам Снейка, нашло свою нишу. («Весьма и весьма органичную! — ухмылялся Снейк. — Да, она по-прежнему считается маргинальной, но, знаешь ли… то там, то здесь… гы-гы… всякое… «)
Я думаю об ученицах Слизерин. О времена, о нравы. Печальная тенденция, что тут скажешь. По меркам здешнего мира, конечно.
***
Вот так это и было: в первый же день обнаруживаю на подоконнике письмо. В нём Гермиона обвиняет систему в коррупции, а лично меня — в «недосмотре» и «попустительстве». Насчёт письма она не пошутила и отправила заранее. Снейк пообещал замять это дело, благо, у него есть знакомые в наблюдательной комиссии.
«ВОТ МРАЗЬ!» — кричал он, и я не мог не согласиться. Не успел я как следует освоиться на новом месте, а мне уже угрожает какая-то сопливая малявка. С ней нужно что-то делать. Но что?
Я сидел в своей башне и размышлял. Хладнокровно жёг дрова в камине. Любовался видом из окна. Кормил питомца-сову, которая почти не подавала признаков жизни (хотя еда исправно исчезала). Не один час я просидел за столом, проникаясь птичьим молчанием и, кажется, находил умиротворение. Снейк пообещал отмазать меня от служебных совещаний, от меня требуется лишь не показываться на глаза. В этом умиротворении и был составлен План.
***
Я никогда не забуду тот день, когда спокойствие Гермионы уподобилось Титанику. Айсберг ещё не показался, но его предчувствие ощущалось сильней и сильней. Этим айсбергом оказался тест профессора Снейка, который Гермиона благополучно «провалила». Разумеется, в кавычках. Гриффиндоры опустились ешё на несколько баллов ниже. Самооценка Гермионы существенно надломилась. (Вечером Снейк ухахатывался, рассказывая, как «эта бл*дь выбежала из класса вся в слезах»)
«Всё идёт по плану! — радовался Снейк. — Джинни, ты — гений!»
***
Ещё до теста мы приняли меры, так что личная успеваемость Гермионы по-тихоньку падала. Прежде уверенная в себе девушка приходила ко мне понурой, предлагая мне свои малообоснованные гипотезы, без конца ссылаясь на профессора Снейка и его козни. Я лишь разводил руками, ведь реальных доказательств у неё не было.
«Может тебе просто стоит лучше готовиться к урокам?»
Я взрастил, я дал воду зерну, посеянному Снейком. Впервые за свою жизнь Гермиона столкнулась с чем-то, с чем не могла справиться. До этого всё шло как по маслу. Она никогда не задумывалась, сколь болезненным бывает опыт неудачи, особенно если он растягивается на длительный срок. Тяжелее же всего — бессилие. Тщетные попытки найти виноватых. Конспирологические бредни… А ведь и правда, раньше она частенько позволяла себе быть надменной, бравировать эрудированностью перед менее «талантливыми» ребятами…
«Талант? Секундочку, профессор Даблдор!… Вы сказали «талант»?! А что если это и правда был всего лишь талант, который я вдруг утратила?!»
«Такое бывает, — поддакивал я. — Всё дело в таланте.»
Я пытался по-отечески утешить её. Она не высыпалась. Мало ела. Ходила как зомби.
В конце концов она приняла моё «ненавязчивое» предложение. Я правда не уточнил, чему буду её учить, но она поклялась быть предельно лояльной мне как репетитору. Бедная девочка до того отчаялась, что утратила проницательность. Впрочем, ей простительно быть обманутой, ведь мы с профессором Снейком старше и опытнее, а она, хоть и начитана, но в том, что касается жизни, ещё очень-очень наивна.
Больше всего на свете Гермиона гордится принадлежностью к школе Гриффиндор, вовсе не знаниями как таковыми. Знания она считает производным, ведь только в кругу схожих людей можно быть тем, кто ты есть. Да и вообще быть кем-либо.
Объектом же всемерного презрения Гермионы всегда были Слизерины, особенно та их часть, которая принимает активное участие в «коррупционной схеме», — те самые девочки-студентки, которые задирают свои юбочки в угоду коррумпированным преподавателям, демонстрируя радикальное отсутствие нижнего белья. Гермиона злится, едва припоминая глупые сплетни, которые как мелкие мошки роятся в мелких умах потаскух. Назойливые перешёптывания в коридорах университета. Разговоры о том, что профессор Снейк вместе с другими преподавателями возит девочек-студенток в загородный дом, где проводятся «дополнительные пересдачи».
«Ууух! Как же я их ненавижу! — шипит Гермиона. — Если бы преподаватели воздерживались от фаворитизма! Если бы не профессор Снейк… Если бы не шалавы-слизерин!…»
***
Я много чего не рассказывал Снейку. Во всяком случае, подробностей. Да ему, кажется, и не было это нужно. Ему был важен результат. А именно — утрата авторитета,