В Димкином шепоте было столько нежности, столько нескрываемой, жаром пышущей страсти, столько искренней, не подлежащей никакому сомнению л ю б в и, что у Расима по телу вновь побежали щекотливо-сладостные мурашки…
Словно сладкий озноб прокатился по телу — то ли от странно волнующих Д и м и н ы х слов, то ли от той интонации, с какой он слова свои выдохнул-прошептал, — старшеклассник Д и м а, лёжа под Расимом — лаская Расима горячими ладонями, упорно называл дружбу любовью, при этом он говорил «люблю» ему, Расиму, так страстно и проникновенно, так радостно, так уверенно, что Расим, невольно сжимая, конвульсивно стискивая от удовольствия мышцы сфинктера, неожиданно для себя подумал, что, наверное, дружба… «настоящая дружба — это любовь» — подумал Расим, чувствуя, как в теле его незримо плавится, полыхает щекотливо-сладкий озноб.
— Расик… — прошептал Димка, целуя Расима в губы… не в засос целуя, а нежно касаясь губами губ.
— Что? — отозвался Расим, невольно млея от удовольствия.
— В душ идём?
— Идём, — словно это, проговорил Расим.
— Так вставай с меня… — тихо засмеялся Димка, не разжимая объятий.
— Ты меня держишь — не пускаешь… — засмеялся — отозвался смехом на смех — Расими.
— Потому что, Расик, я люблю тебя… — прошептал Димка, снова касаясь губами губ Расима.
— Дима, ты всё время… всё время об этом говоришь! — отозвался Расим с едва уловимым осуждением в голосе.
— Потому что я люблю тебя… — повторил Димка и, тихо засмеявшись — ещё крепче прижимая Расима к себе — пояснил-добавил: — Я всё время… всё время тебя любою!
Откуда ему, Расиму, было знать, что эти слова — «я люблю тебя!» — он, Димка, за два месяца проговорил-прошептал мысленно бессчётное число раз: он говорил эти слова в школе, видя Расика на перемене — мимолётно скользя ничего не выражающим взглядом его лицу, он шептал мысленно эти слова, глядя Расику вслед — надеясь, что Расим каким-то образом однажды почувствует его, Димкину, любовь, он шептал эти слова дома, мысленно представляя Расима…
Бессчётное число раз эти слова, обращённые к Расиму, выдыхались Димкой в пустоту, и вот — Расим был рядом… любимый Расик был рядом, и Димка готов был снова и снова повторять «я люблю тебя», упиваясь одним лишь тем, что он может говорить это вслух — может говорить эти слова ему, любимому Расиму…
— Вставай! — Димка, разомкнув объятия, шутливо хлопнул Расима по попе… и детское слово «попа» нравилось Димке применительно к Расиму, и нравилось слово «вазелин», потому что завтра он купит этот самый вазелин, чтобы любить Расика глубоко — до самого донышка… чтобы любовь Расима ощутить в себе — в своём жаждущем т а к о й любви теле… он, Димка, готов был любить всё, что имело хоть какое-то отношение к любимому Расику!
Расим, поднимаясь, оторвал свой живот от живота Димки — отлип от Димки, часть Д и м и н о й спермы забирая с собой, часть спермы своей отставляя на теле Д и м ы, — «всё перемешалось» — подумал Расим, вставая на пол, и тут же, вслед за ним, упруго колыхнув телом, встал на ноги Димка, чувствуя, как холодком обдало его мокрый от спермы живот.
— Держим курс на ванную… кто навигатором будет? — дурачась, прошептал Димка.
— Ты! — рассмеялся Расим, тут же включаясь в Д и м и н о дурачество.
— Согласен… ну, Расик… опять ты меня уболтал! — отозвался Димка, рассмеявшись вслед за Расимом. — А если я навигатор, то делаем так… — Димка протянув в темноте к Расиму руку, и Расим почувствовал, как член его оказался в свёрнутой Д и м и н о й ладони. — Идём… — легонько сдавив член Расима в своем кулаке, Димка потянул Расима за собой.
-Дима! — словно протестуя, с легким возмущением выдохнул Расим, но… непонятно было, то ли Расик возмутился действительно, то ли сделал вид, что он возмутился. — Ты как маленький… тянешь меня за пипис!
— А я и так маленький! — тут же согласился Димка, увлекая Расика за собой — держа его за мягкий и вместе с тем ощутимо упругий член. — Мне в баре даже вино не продали… барменша сказала: ты ещё маленький!
Расим рассмеялся, вспомнив, как Д и м а дурачил его по телефону, — ведь сначала он, Расим, подумал, что Д и м а всерьёз говорит про вино… а потом, когда понял, что Д и м а дурачится, стало слушать прикольно- в кайф… классный розыгрыш получился!
— А что — барменша поверила, что ты хотел мне вино купить? — откликнулся Димка, невольно улыбаясь.
— А фиг её знает… во всяком случае, на меня она смотрела осуждающе… может, она бы и не поверила, да ты ж в телефоне кричал: «вина! хочу вина!»… думаешь, она не слышала?
— Я не кричал: «вина! хочу вина!»… чего ты придумываешь? — Расим тихо рассмеялся.
— То есть, как это — я придумываю? Ничего я не придумываю! — запальчиво проговорил Димка, с трудом удерживая смех. — Хочешь, завтра пойдём, и ты сам у ней спросишь… она подтвердит, что слышала, как ты требовал в номер вина, кина и главного администратора… спросим?
— Спросим! — подыгрывая Димке, живо отозвался Расим.
— Вот… сразу говоришь, что спрашивать не надо! Потому что знаешь, что я прав… — Димка легонько сжал в кулаке чуть напрягшийся член Расима, чувствуя, как от ощущения в ладони горячего Расикова члена у него, у Димки, незримо разливается по телу сладостная истома. — Кажется, прибыли… без происшествий и аварий. Классный я навигатор? — улыбнулся в темноте Димка, пытаясь нащупать на стене сенсорный переключатель света.
— Ага, — отозвался Расим, вдруг подумав, что сейчас… сейчас Д и м а включит в ванной яркий свет, и они… как они посмотрят в глаза друг другу — при ярком свете? Разве им, двум парням, не будет стыдно за всё то, что они только что делали-вытворяли? Они, парни… они друг у друга сосали, и друг другу пытались вставить в попы, и Д и м а в попу его, Расика, целовал… и ещё говорил, что он завтра купит вазелин, а он, Расим, против этой покупки нисколько не возражал, — разве за это… за всё это им не должно быть стыдно?
Блин… «хорошо, если б свет сейчас не зажегся, по какой-то причине не загорелся» — подумал Расим, ощущая в своей пацанячей душе и смятение, и стыд… то есть, он, Расик, понимал, что, во-первых, стыдиться им уже поздно, потому как в с ё уже случилось — всё уже произошло; а во-вторых… во-вторых, стыдиться им было вроде как нечего, потому как всё, что между ними было в постели, было классно, причём классно им было обоим — и ему, и Д и м е…
Они оба сладостно кончили, и сперма их смешалась на их животах, — стыдиться им было нечего, и всё равно у Расима от чувства внезапно возникшей неуверенности неприятно засосало под ложечкой: Расиму вдруг показалось, что всё то, что они делали и что говорили друг другу в темноте, сейчас, когда Д и м а включит свет, будет восприниматься совсем по-другому… «неужели Дима об этом не думает?» — мелькнула у Расима смятением рождённая мысль…
— Блин, где же эта иллюминация… — нетерпеливо прошептал Димка, ладонью водя по стене; по идее, переключатель должен был бы иметь какую-то минимальную подсветку, но её то ли не было вообще, то ли она перегорела… впрочем, то, что «по идее», часто не совпадает с тем, что «в реале», — как образно сформулировал один шибко популярный персонаж из театра абсурда, «мухи отдельно, а котлеты отдельно», возразив тем самым другому в своё время не менее популярному персонажу из того же театра, просившему не раскачивать лодку, поскольку, как он полагал, «все мы сидим в одной лодке», ну то есть, всё-все плывём в одной общей лодке: и зайцы, и герасимы, и дедушки мазаи, и муму…
И ленусики, и светусики, и Расик, и Димка, и девушка эмо, и озабоченные гопники, что зазывали Расима в свой номер, — все в одной лодке: аbsquе оmni ехсерtiоnае — аb unum оmnеs… как бы не так! — Блин… то вазелина нет, то свет не включается… что у нас, Расик, за жизнь? Не жизнь, а одно выживание… в трудных условиях… — ворчливо прошептал Димка, шаря рукой по стенке… ему, влюблённому Димке, не терпелось поскорее включить свет, чтоб при свете увидеть Расима рядом — обнаженного, доступного, отзывчивого…
Такого, каким Димка видел его всё время в своих фантазиях! Это Расик, пятнадцатилетний девятиклассник, в эту ночь лишь вкусивший сладость дружбы, но ещё не познавший счастья любви, по наивности, по неопытности и чистоте души своей в смятении думал, что то, что они делали в темноте, при ярком свете может показаться и постыдным, и нехорошим…
А Димка — уже не просто влюблённый, а счастливо влюблённый — думать о стыде не мог в принципе, потому как «стыд» и «любовь» были для него, для Димки, категориями несовместимыми, взаимоисключающими: любви не могло быть без обнаженности чувств и желаний, без неуёмности губ и рук, и потому говорить или думать о каком-то стыде после упоения страстью, после сладостного взаимного наслаждения было бы для него, для влюблённого Димки, и смешно, и нелепо, — Димке нужен был свет, чтобы видеть любимого Расика, чтоб смотреть на него, чтобы им любоваться… он, старшеклассник Димка, жаждал света!
Пальцы Димки были подобны заблудившимся в ночи пилигримам… наконец, Димка нащупал небольшой, со стенкой слившийся квадратик сенсора-переключателя, и — в ванной вспыхнул яркий молочный свет.
— Ну, наконец! — облегчённо выдохнул Димка, широко открывая в ванную комнату дверь… он повернул голову в сторону стоящего чуть позади Расима — посмотрел Расиму в глаза, и… на него, на Расима, из ярко блестящих, широко распахнутых Димкиных глаз хлынул поток такой неодолимой страсти, неизбывной нежности, радостной, торжествующей любви, что у Расима на миг перехватило дыхание… «разве так можно смотреть парню на парня?» — подумал Расим… и вообще: никогда он, Расим, не видел такого обжигающе солнечного, счастливого, ликующе-радостного, взгляда! — Расик… — прошептал Димка, и улыбка — такая же радостная, солнечно щедрая, нескрываемо счастливая — в один миг озарила Димкино лицо. — Ты воду какую любишь?
— Какую воду? —