Pavel Beloglinsky
ПЛОТСКИЕ ЖЕЛАНИЯ
Полдень, но солнце уже печет неимоверно, и над речкой, зеркально сверкающей в щедро горячих солнечных лучах, слышны крики, визг, смех — мальчишки, загорелые до черноты, весело плещутся в воде, поднимая фонтаны радужных брызг; чуть в стороне от мальчишек, но тоже на берегу — у самой кромки воды, сидят несколько парней; парни в плавках, но они не купаются, а, дымя сигаретами, неспешно пьют пиво. Мальчишкам лет по тринадцать-четырнадцать, парням — по семнадцать-восемнадцать, и ни те, ни другие никакого внимания друг на друга не обращают: места хватает всем… и никто не видит, как метрах в ста от берега, в густом кустарнике, один из парней зажал пацана: левой рукой удерживая извивающегося Мишку за грудь — прижимая его к себе, рукой правой Артём бесстыдно скользит по Мишкиному животу вниз, и жаждущая ладонь его растопыренными пальцами цепко впечатывается в то место, где у Мишки ещё нетвёрдо, но уже сочно и потому вполне ощутимо бугрится, — стиснув через плавки быстро напрягающийся
Мишкин член, Артём возбужденно смеётся, обдавая Мишкино ухо горячим дыханием:
— Бля, у самого уже колом, а он вырывается… чего ты ломаешься? — Артём, скользя губами по тонкой Мишкиной шее, сладострастно тискает через плавки Мишкин член.
— Пусти! — Мишка, продолжая выворачиваться из рук Артёма, крутит из стороны в сторону круглым задом, порывисто дёргается, пыхтит, но всё это бесполезно — Артём сильнее Мишки… и сильнее, и старше: Мишке — тринадцать, а Артём из компании тех парней, что пьют на берегу пиво, и ему, Артему, почти восемнадцать — осенью Артем пойдёт в армию.
— Чего ты… чего, бля, вырываешься? Целка, что ли? — всё так же прижимая левой рукой извивающегося Мишку к груди, ладонью правой руки Артём с нажимом скользит вверх-вниз по Мишкиному паху, через плавки лаская напряженный Мишкин член. — Стой… стой спокойно!
— Пусти… пусти меня! — вырывается Мишка.
Не отвечая, Артём вжимается собственным пахом в Мишкин зад — с силой, с наслаждением вдавливает свой стояк в мягкие Мишкины булочки и, возбуждённо сопя — не прекращая тискать через плавки твёрдый Мишкин член, начинает вверх-вниз с наслаждением двигать бёдрами, сладострастно сжимая свои круглые, плавками обтянутые ягодицы, — Мишка, ощутив правой половинкой задницы твёрдый член Артёма, на какой-то миг затихает… но мысль, что их могут увидеть, тут же подстёгивает Мишку снова, и он, как ошпаренный, начинает тут же дёргаться ещё сильнее, одновременно чувствуя, как ладонь Артёма по-хозяйски ловко скользит ему в плавки.
— Ого! — возбуждённо смеётся Артём, сжимая в кулаке твёрдый Мишкин член. — Пушечка что надо… почти как у меня!
Член у Мишки действительно большой… горячий и твёрдый, член у Мишки — как у взрослого парня, — и, продолжая удерживать извивающегося Мишку левой рукой поперёк груди, Артём начинает медленно двигать в Мишкиных плавках кулаком руки правой.
— А так… так тебе нравится? — шепчет Артём, снова вдавливая в мякоть Мишкиного зада свой собственный возбуждённый стояк.
— Пусти… — Мишка, извиваясь, пытается вытащить руку Артёма из своих плавок.
— Тебе что — не нравится, что ли? — тихо смеясь, Артём сильнее сжимает в кулаке Мишкину «пушечку». — А если — так? — и, сладострастно вдавливаясь в правую Мишкину ягодицу напряженно твёрдым пахом, Артём быстрее, энергичнее двигает кулаком… никаких затруднений у взрослого Артёма это действо с Мишкиным членом не вызывает — сам у себя Артём регулярно дрочит правой рукой, и теперь рука его — правая — двигается привычно и ловко. — Так — нравится? — шепчет Артём, возбуждённо смеясь.
Мишке и приятно, и стыдно, и необычно — одновременно, — прижимая Мишку к себе, Артём дрочит возбуждённый Мишкин член, одновременно елозя через плавки по круглой Мишкиной заднице членом своим… парень дрочит член пацану, а в ста метрах от них пацаны купаются, парни пьют пиво, — лето, полдень… стоя в кустах, парень дрочит свой член о зад пацана, а в ветвях деревьев, прыгая с ветки на ветку, деловито щебечут птицы, и им, птицам этим, нет никакого дела до того, что делается внизу
— Пусти… — шепчет Мишка, — пусти меня… чего ты меня доишь?
— Неужели не нравится? — тихо смеётся Артём.
— Я же не этот… не онанист! Пусти меня… пусти! — Мишка снова вырывается, и снова его усилия ни к чему не приводят — держит Артём его крепко. — Не онанист я! Пусти
— Онанизм — это когда ты себя доишь сам… в уединении это делаешь, чтоб никто не видел… да еще при этом всем врёшь, что никогда этим не занимаешься… понял? Тогда это онанизм… А сейчас это не онанизм, а предварительная игра… чуешь? — Артём смеётся. — Предварительная
— Какая ещё игра? — Мишка, чувствуя, как привычной сладостью полыхает в промежности, на какой-то миг затихает… Артём дрочит ему член, прижимая его к себе, и это Мишке почти так же приятно, как приятно бывает каждый раз, когда он, Мишка, делает всё это себе сам… но одно дело, когда делаешь это себе сам — в уединении, чтоб никто не видел, и совсем другое дело… — Пусти! — Мишка, словно опомнившись, снова энергично дергается, крутит задом, пытаясь вывернуться из рук Артёма. — Какая игра? Пусти
— Что значит — «какая»? Обыкновенная… или ты, может, хочешь сказать, что ни с кем в такие игры не играешь?
— Не знаю я никаких игр… пусти меня… пусти!
Не отвечая, Артём с наслаждением трётся своим возбуждённым членом о мягкий — упруго-мягкий — Мишкин зад… ох, до чего ж этот Мишка ему нравится! Попка — как спелый персик, и весь он сам… «пусти», «пусти», — как его, пацана этого, убедить, что ничего зазорного в однополом сексе нет? В промежности у Артёма всё полыхает, и сладкая дрожь возбуждения звенит, как тетива, во всем теле, но… в ста метрах сидят пацаны — пьют пиво, и ещё пацаны в стороне купаются… того и гляди, кто-нибудь сюда ломанётся, а этого Артёму хочется меньше всего. Точнее, этого Артёму не хочется совсем.
Хотя… что в этом особенного? Артёму почти восемнадцать — осенью в армию, и мальчишки ему нравятся едва ли не больше, чем девчонки… впрочем, он сам толком не знает, кто ему нравится больше; у всех парней есть девчонки, и у Артёма девчонка есть тоже, но с ней он еще не пробовал — ни разу у ней не просил, на близости не настаивал, а с парнем Артём уже пробовал, когда был прошлым летом в спортивном лагере, и даже не раз… не раз это делал — трахался с пацаном… кайф это! — елозя выпирающим из плавок членом по круглым Мишкиным ягодицам, прижимая Мишку к себе, Артём сладострастно перебирает чуткими пальцами крупные пацанячие яички, гладил лобок, то и дело запуская пальцы в шелковистые густые волосы… по возрасту Мишка ещё малолеток, а член у него как у Артёма — не меньше… и волосы на лобке — шелковистые, мягкие, густые, — Артём, возбуждённо елозя своим стояком по Мишкиной заднице, откровенно, бесстыдно лапает пацанячее хозяйство… впервые чужая рука по-хозяйски орудует т а м, и Мишка , невольно затаив дыхание, снова какое-то время стоит, не двигаясь, — мысленно следя за перемещением пальцев Артёма, Мишка чувствует, что ему всё это… ему всё это — необыкновенно приятно… черт знает что! Приятно ему… гомик он, что ли? Приятно… а если их кто-нибудь здесь увидит?!
— Пусти! — Мишка вновь начинает извиваться, пытаясь освободиться, но хватка у Артёма железная — держит он Мишку крепко. — Пусти… я кричать буду! Кричать сейчас буду! Пусти
— Дурак ты, что ли? Кричать он будет… хуля кричать? — шепчет Артём, обдавая Мишкино ухо горячим дыханием. — Ты чё, бля… ты чё такой дикий? Пацаны мечтают об этом, а он… кричать он будет! Ну, бля, дурак! Ой, дурак! Хуля кричать? Пойдём… отойдём немного
— Зачем? Чего ты… чего ты от меня хочешь? — шепчет Мишка, округляя глаза.
— А ты что… ты сам… сам ты ещё не понял? — чуть слышно отзывается Артём; он возбуждённо скользит губами по тонкой Мишкиной шее, одновременно шепча — обдавая Мишкину шею щекотливым дыханием: — Пойдём… в попку… в попочку… хочешь?
— Ты чего?! — Мишка, услышав «в попку», дёргается изо всех сил. — Ты за кого… за кого ты меня принимаешь?
— За нормального пацана! — тут же отзывается Артём, и в голосе Артёма Мишка не улавливает ни насмешки, ни издевки, ни вообще какого-либо подкола.
— Вот именно! Я не педик… не педик я! Пусти
— А может, ты вообще не человек? — тихо смеётся Артём. — Не онанист, не педик… так я тебе и поверил! Давай, бля, разик… никто не узнает
— Говорю тебе, я не педик… не голубой я! Слышишь? Клянусь… клянусь тебе! Пусти
— Ага, все мы не педики — не голубые… пока случай не подвернётся, — Артём, с силой вжимаясь сладко бугрящимся пахом в Мишкину ягодицу, всё так же тихо смеётся, щекоча горячим дыханием Мишкину шею. — Я, что ли, голубой? Чего ты, пацан, трепыхаешься? Голубой, неголубой… какая, бля, разница? Что ты вообще про себя знаешь? Всякой поебени наслушался — и твердишь, как попугай: «не голубой», «не голубой»… никого же нет — никто не узнает… слышишь? Давай… отойдём чуть дальше, и… один раз — не пидарас… слышал такую пословицу?
— Пусти! — Мишка, пытаясь вырваться, раз за разом энергично дёргается — крутит задом, и снова всё это безуспешно… вырваться Мишке никак не удаётся.
— Ну, чего ты… чего ты боишься? Или ты что — думаешь, что другие пацаны так не делают? Делают… ещё как делают! Это же кайф… удовольствие! А ты
— Какое… какое ещё удовольствие?! Ты что — совсем офигел?!
— Нормальное удовольствие… настоящее! И ты сам… ты ведь сам этого хочешь… да?
— Ничего я не хочу… пусти!
— Хочешь… еще как хочешь! — Артём шепчет эти четыре слова — выдыхает их — так горячо и уверенно, что Мишка на какой-то миг невольно теряется.
— Чего я хочу? — шепчет Мишка.
— А этого самого… попробовать хочешь — вот чего! Хочешь, но боишься
Артём, говоря так, невольно проецирует на Мишку свой собственный страх, какой был у него в Мишкином возрасте: это он, Артём, боялся когда-то, думая, что это позорно… а потом, когда страх свой преодолев, он это впервые попробовал — с Максом в спортивном лагере, и потом, когда с тем же Максом он через два дня попробовал это еще раз, и потом еще и ещё раз это сделал… короче, когда всё это хорошо распробовал, он много потом об этом думал… и потому сейчас, невольно перенося свой собственный опыт на Мишку, Артём шепчет уверенно, даже напористо, обжигая Мишкино ухо горячим дыханием:
— Ты — боишься, я знаю… хочешь, но — боишься. Потому боишься, что слышишь, как всякие пидоры неудовлетворённые, которых никто не трахает, звездят на всех углах, что это позор и всё такое… а это — никакой не позор! Это — кайф… нормальный кайф! Слышишь? Не бойся… пойдём — отойдем чуть дальше, и… один раз… пойдём!
Артём шепчет всё это горячо, возбуждающе, — уговаривая Мишку, Артём тискает пальцами напряженный Мишкин член, сладострастно трётся своим членом о Мишкину задницу, и… черт знает что! — возбуждённому Мишке начинает казаться, что всё это ему нравится… ну, то есть, всё это, вместе взятое: щекотливо жаркий шепот, горячие пальцы, смещающие туда-сюда нежную кожу на члене, ощущение давящей твёрдости на ягодицах… может быть, всё это действительно не так страшно, как об этом говорят? Можно, конечно, закричать — позвать на помощь, и пацаны его крик наверняка услышат, а услышав, вмиг прибегут… но всё это сделать можно в любой момент — закричать никогда не поздно… это во-первых; а во-вторых
— Пусти… пусти меня… — шепчет Мишка, но в голосе его, в самой интонации, не слышится прежняя категоричность, и потому слова «пусти… пусти меня…» срываются с Мишкиных губ не то чтобы дежурно, а как-то неуверенно, словно Мишка произносит всё это — произносит слово «пусти» — больше по инерции, чем действительно требуя его отпустить. И Артём
Артём тут же своим обострённым слухом — всем своим молодым желанием — чутко улавливает Мишкину неуверенность, невольно прозвучавшую в его голосе, — не отвечая, Артём едва уловимым касанием губ скользит по Мишкиной шее… и даже не губами скользит он, а одним лишь дыханием, обжигающе горячим, отчего Мишка невольно чувствует, как по телу его пробегает сладкий озноб… и хочется Мишке сказать «пусти», и… Мишка, невольно сжимая, стискивая ягодицы, сам не понимает, что с ним творится, — сладкий озноб плавится между ног, сладостной болью отзываясь в повлажневшей головке твёрдого, как штык, члена
— Ну? — шепчет Артём, с силой прижимая горячее Мишкино тело к своему, такому же горячему от полыхающего в нём молодого возбуждения. — Пойдём? Всего разик
— Что «разик»? — отзывается Мишка; он спрашивает это, чтобы выиграть время, он уточняет очевидное, ещё внятно не сознавая, но в глубине души уже смутно чувствуя, что однозначность его отношения к подобным делам зыбко колеблется, и вместе с этим колебанием медленно исчезает, испаряется его воля к сопротивлению… сердце Мишкино колотится, — Артём, горячо дыша в ухо, с силой давит своим твёрдым членом на круглую, плавками обтянутую Мишкину булочку, и Мишке уже не хочется ни уворачиваться, ни отстраняться… конечно, это страшно — с пацаном, который тебя хочет… выебать хочет — в жопу… а с другой стороны — чего здесь страшного? Если раз… один раз попробовать — чего в этом страшного? Ничего… то есть, страшно, но страшно всё это не само по себе, а страшно то, что об этом кто-то узнает… вот что на самом деле страшно! Узнают пацаны, и — позора не оберёшься… известно, как к этому все пацаны относятся! Но это, если узнают… а если — никто не узнает? Если — всего один раз… Мысли Мишкины пута
ются, обрывается, вновь возникают, — Мишка не на шутку возбуждён, и в голове у него полный сумбур… ничего не понятно! И страшно Мишке это делать — подставлять свою «попочку», и нет у него никакой воли этому противиться
— Что значит — «что»? Это самое… чувствуешь, какой он твёрдый? — Артём, с наслаждением сжимая, судорожно стискивая свои плавками обтянутые ягодицы, снизу вверх медленно двигает твёрдым членом по Мишкиной ягодице … и хотя всё это происходит через плавки, Мишка отлично чувствует, что член у Артёма действительно твёрдый… очень твёрдый! И ещё… стоя к Артёму задом, Мишка чувствует не только волнующую твёрдость чужого возбуждённого члена, но и сладостное, на искрящиеся разряды похожее покалывание у себя между ног — там, где туго стиснутый девственный входик. — Пойдём… отойдём немного, и ты… ты сам всё узнаешь. На словах это никак не объяснишь — это надо попробовать… — шепчет Артём, щекотливым дыханием обжигая Мишкино ухо. — Ну… чего ты боишься? Идём
Где-то, совсем рядом, вздымая к небу фонтаны брызг, весело бесятся пацаны… парни, сидящие чуть в стороне — в тени одиноко растущего куста, неторопливо пьют из большущего термоса пиво… на небе — ни облачка, и солнце жарит, печёт неимоверно, — обычный полдень обычного летнего дня… под крону деревьев солнечные лучи почти не проникают, и потому в роще нет того обжигающего зноя, что царит на берегу, — в роще, прыгая с ветки на ветку, неугомонно щебечут птицы, и им, птицам этим, нет никакого дела ни до того, что происходит внизу.
— Ну… — шепчет Артём, обжигая Мишкину шею горячим дыханием. — Идём?
Артём просит Мишку, почти упрашивает, и… крепко стиснутый Артёмом, Мишка ничего не успевает проговорить в ответ — ни «да», ни «нет», как вдруг
— Ми-и-и-и-ха! Ты где? — за массивом кустов раздаётся звонкий мальчишеский голос.
Этот голос похож на гром среди ясного неба: он врезается в уши так неожиданно, и звучит он так близко, что не только Артём, но и Мишка — оба они — на мгновение замирают… какое-то время — буквально две-три секунды — они стоят, не шевелясь, словно в оцепенении: возбуждённый Артём, одной рукой прижимая Мишку к груди, ладонью другой руки сжимает напряженный Мишкин член, в то время как сам Мишка, возбуждённый не меньше Артёма, застывает с выражением мучительной неопределённости на лице… наконец, Мишка первым приходит в себя:
— Пусти! — коротко, одними губами выдыхает он, энергично шевеля плечами, и Артём, послушно размыкая объятие, одновременно выдёргивает руку из Мишкиных плавок.
— Кто это? — едва слышно шепчет Артём, торопливо поправляя залупившийся член в плавках собственных… хотя, как ты его «поправишь»? Член несгибаемо торчит, и плавки от этого торчка недвусмысленно бугрятся — плавки у Артёма, несмотря на его торопливые усилия что-либо сделать-предпринять, дыбятся несгибаемым колом.
— Юрчик, — точно так же, едва слышным шепотом, отзывается Мишка; как и Артём, он точно так же торопливо пытается уложить в плавках член свой, и точно так же у него ничего не получается: клейко залупившийся Мишкин член торчит не слабее, чем у Артёма… влипли! Влипли, блин! Влипли! Именно так — не «влип», а «влипли» — лихорадочно думает Мишка, непроизвольно объединяя себя с Артёмом… «влипли, блин, влипли!» — думает Мишка, словно они, Артём и он, тайные сообщники, застигнутые врасплох
— Ми-и-ха! — вновь раздаётся тот же самый голос; Юрчик, одноклассник и друг, где-то совсем рядом, и — достаточно просто что-либо крикнуть в ответ, достаточно крикнуть «я здесь», как Артёма тут же в одно мгновение смоет этим ничего не значащим криком прочь, но… затаив дыхание, Мишка не отзывается. Да и как отзовёшься, если член стоит несгибаемым колом?! Это во-первых. А во-вторых
— Короче! — Артём, одной рукой прижимая колом торчащие плавки к ноге, ладонью другой руки касается Мишкиной ягодицы. — Ты подумай… понял? Ничего в этом страшного нет… и позорного нет ничего… кайф это! Понял? Кайф… — Артём шепчет всё это торопливо, четко проговаривая выдыхаемые слова, и вновь голос его звучит уверенно и энергично. — Подумай… хорошо подумай, о чём я тебе говорю… и — молчи, не будь дураком! Понял? Никому ни слова — ты меня не видел
Артём хочет добавить, что они ещё встретятся, обязательно встретятся, но отчетливо слышно, как хрустит совсем близко ветка, а значит — на счету каждая секунда, и Артём, ободряюще скользнув ладонью по круглой Мишкиной заднице, ничего не добавляя, бесшумно исчезает в густой заросли молодняка… у Мишки стучит, колотится сердце, — секунду-другую Мишка стоит неподвижно, чутко вслушиваясь в тишину, не зная, что ему делать — как быть, затем, резко повернувшись, не обращая внимания на колом бугрящиеся плавки, он точно так же делает шаг в сторону, и… ещё секунда, и — высоко поднимая ноги, ловко лавируя гибким телом между сочно зеленеющими ветками молодняка, Мишка стремительно улепётывает прочь от того места, где ещё минуту назад его, изрядно возбуждённого, зажимал-тискал возбуждённый Артём, на все лады уговаривая подставить зад
И ведь что интересно: Мишка, «разогретый» Артёмом, уже готов был… готов был согласиться, и если б не Юрчик — не одноклассник-друг… ну, блин, дела! Ещё бы две-три минуты, и… Мишка, бесшумно лавируя между ветками молодняка, улепётывает прочь — и от Юрчика, который, сам того не ведая, вписался в это происшествие своим внезапно раздавшимся голосом, и от Артёма, который его, Мишку, чуть не трахнул… конечно, «чуть» не считается, и всё равно… всё равно — дела!.. Ветки деревьев то и дело стегают Мишку по рукам, но Мишка на это не обращает внимания: его задача — как можно дальше оказаться от того места, где его, возбужденного, зажимал Артём и где их за этим занятием чуть не застукал Юрчик… вот где было бы дело! Если б Юрчик не голосом себя обозначил, а молча б раздвинул кусты… Наконец, не слыша за спиной погони, Мишка замедляет скорость… не трахнул его Артём — не успел… а ведь мог, мог он это сделать… ещё как мог! — засадил бы в очко, благо Мишка уже почти что готов был очко подставит ь… и — что было б тогда? Артём утверждал, что это — кайф… может, и кайф… а может, совсем наоборот… как судить о том, что не пробовал?
Мишка, пробираясь через кусты, умышленно делает небольшой крюк вправо, чтобы выйти к реке метрах в трёхстах от того места, где пацаны, ни о чем не зная, весело бесятся в воде и где парни, сидящие чуть в стороне, неспешно цедят из пластмассовых стаканов пиво… да, всё правильно: он вернётся назад берегом реки — так, как будто в рощу он даже не заходил… Член Мишки, между тем, утрачивает твёрдость — член вновь превращается в эластично послушный аккуратный валик, и Мишка, прежде чем выйти из рощи, привычно укладывает его полуобнажённой головкой вниз, — сунув руку в плавки, Мишка быстро приводит своё пацанячее хозяйство в обычное состояние, словно совсем… ну, то есть, совсем-совсем — вообще! — ничего не было.
Мишка выходит из рощи на берег, — солнце печет неимоверно, и воздух, несмотря на близость воды, пронизан зноем; большая лягушка, увидев Мишку, тут же прыгает в воду, но никуда не уплывает, а, вынырнув, нагло лупит на Мишку глупые глаза; на небе, от края до края, ни единого облачка, а само небо — голубое-голубое… словом, день как день — самый обычный день в череде других обычных дней бесконечного лета… скосив вниз глаза, Мишка невольно смотрит на свои плавки: плавки бугрятся, но бугрятся они так, как обычно, а значит — ничьего внимания привлечь не могут… ну, так что там, в роще, было? А ничего там не было! Ни-че-го.
А вечером того же дня, лежа в постели, Мишка вновь и вновь прокручивает перед мысленным взором дневное происшествие… словно кадры фильма, всплывают перед глазами «картинки»: вот, накупавшись до икоты, он идёт рощу — идёт просто так, чтобы чуть отдохнуть от воды… вот неожиданно из кустов выходит этот парень — Артём… он, улыбаясь, спрашивает: «Что — заскучал? Ни одной, бля, девчонки… да?» — и при этом он смотрит как-то не так… внимательно смотрит — вот как… продолжая улыбаться, Артём вдруг говорит: «А ведь развлечься, если хочешь, можно и без них… если, конечно, не дурак» — и тут же уточняет-спрашивает: «Хочешь?» — одновременно с этим словом подходя к Мишке почти вплотную… так всё началось.
Мишка лежит на спине, приспустив трусы, глядя невидящими глазами в смутно белеющий потолок: перед глазами, сменяя друг друга, всплывают «картинки» дневного происшествия, а рука в это время привычно тискает возбуждённый член, — дрочить перед сном — кайф, и Мишка так делает довольно часто, представляя при этом знакомых девчонок, но теперь — случай особый: дрочит Мишка едва ли не каждый день, а чтоб его лапали-зажимали, чтоб уговаривали в жопу дать — это впервые… и Мишка, чуть заметно двигая рукой, нетерпеливо крутит свой «фильм» дальше: итак, спросив, хочет ли Мишка развлечься, Артём подошел к нему почти вплотную… ну, то есть, близко-близко; на Артёме были узкие тёмно-синие плавки, и Мишка краем глаза, ещё когда Артём только-только вышел из кустов, успел заметить, что плавки спереди бугрятся как-то излишне сильно — так, как это бывает при начинающемся стояке… подошел он, значит… подошел, и — не успел Мишка ничего ответить, как Артём, неожиданно обхватив его, Мишку, поперёк груди, рывком прижал его к себе… да, всё было именно так, — никакого повода — ни прямого, ни косвенного — Мишка Артёму не подавал, и тем не менее… тем не менее, Артём почему-то вообразил, что Мишка, стоящий перед ним, хочет развлечься, причем… не просто развлечься, а развлечься «по-голубому»,- обхватив Мишку поперёк груди, Артём уверенно прижал его к себе
Испугался ли Мишка? Конечно, испугался… точнее, не столько испугался, сколько удивился, — ещё до конца не понимая, что за развлечение ему предлагается, Мишка тут же рванулся из рук Артёма, инстинктивно задёргался, закрутил задом, пытаясь вырваться… но — без особого труда удерживая извивающегося Мишку за грудь, Артём с силой вдавился в его задницу твёрдым пахом, губы Артёма скользнули сверху вниз по Мишкиной шее, и только тут, через плавки почувствовав на своих ягодицах давящую твёрдость чужого стояка, а на шее ощутив горячее, странно возбуждающее дыхание, Мишка вдруг как-то мгновенно и вместе с тем со всей очевидной определённостью осознал-понял, ч т о и м е н н о этот Артём от него, от Мишки, хочет — какое он предлагает развлечение… понял это Мишка, со всей очевидностью понял, и — странное дело! — на него, на Мишку, это вдруг подействовало возбуждающе… не в смысле, что он захотел — в один миг загорелся желанием — Артёму дать, а в том смысле, что он, Мишка, почувствовал, как член его в плавках внезапно встрепенулся и, вопреки желанию, то есть сам по себе, независимо от Мишкиных чувств и мыслей, стал стремительно подниматься, наливаясь горячей твёрдостью… вот что было и странно, и стыдно, и страшно, и приятно, и вместе с тем — удивительно, — всё одновременно! А дальше
Лёжа в постели, Мишка чуть заметно двигает правой рукой, отчего пружины матраса под ним едва слышно поскрипывают, — восстанавливая в памяти все мельчайшие подробности дневного происшествия, Мишка одновременно дрочит — привычно гоняет кулаком вдоль напряженно твёрдого ствола, и это совмещение занятий отдаётся в Мишкином теле жаркой звенящей сладостью… почти так же, как там, в роще… может, он «голубой»?
Что он, собственно, про себя знает? «Голубой», «неголубой»… пацаны нередко на тему эту говорят, но говорят они каждый раз так, как это положено: или насмешливо, или вскользь, один одного подкалывая… и Мишка — как всё пацаны… чем он, Мишка, от всех пацанов отличается? Ничем… наслушался всякой поебени, а тут — Артём… подвернулся случай, и Мишка, до того об этом не думавший, вмиг возбудился — «поплыл»… черт знает что! И потом… кровать под Мишкой чуть слышно поскрипывает: размышляя, Мишка привычно двигает полусогнутой в локте рукой… он сказал Артему, что он не дрочит, а ведь это не так, — дрочит он, еще как дрочит! Уже года четыре этим занимается… раньше он делал это от случая к случаю, а в последнее время — в последний год — дрочит он с регулярностью раз в два дня… а бывает, что и каждый день, — всякое бывает… онанизм это?
Онанизм… ну, то есть, онанизм — когда дрочишь себе сам… а когда дрочит тебе кто-то другой? Стыдно это… или не стыдно? Мишке никто никогда не дрочил, и вдруг — на тебе! — этот Артём… Трусы на Мишке приспущены — он лежит на спине, глядя перед собой в смутно белеющий потолок, а рука его, между тем, ходит ходуном… и приятно всё это Мишке, и сладко, и странно, и непонятно — всё одновременно! Потому что дальше
Да, дальше… удерживая одной рукой извивающегося Мишку за грудь — прижимая его к себе, Артём другой рукой бесстыдно скользнул по Мишкиному животу вниз, к паху, и ладонь его растопыренными пальцами цепко впечаталась в то место, где у Мишки уже бугрилось, — стиснув через плавки быстро напрягающийся Мишкин член, Артём возбужденно засмеялся, обдавая Мишкино ухо горячим дыханием
«чего ты ломаешься?» — вот что сказал-прошептал Артём! Как будто он, Мишка, всем до этого давал-подставлял, а здесь вдруг — заупрямился… «чего ты ломаешься?» — ну, бля, спросил! Словно он, Мишка, голубой… «не онанист, не голубой… может, ты вообще не человек?» — это Артём над ним, над Мишкой, так прикололся, словно он, Мишка, недоделанный… умный, бля, какой! Его б самого… самого бы кто-нибудь зажал, и — стояком по жопе… — Мишка, ритмично двигая рукой, мысленно воссоздаёт то странное ощущение приятности, что невольно испытывал он, когда Артём, лапая его напряженный член, тёрся своим возбуждённо твёрдым члено
м о его, Мишкины, ягодицы… «в попку… в попочку… хочешь? Это — кайф… нормальный кайф! Пойдём… отойдём немного, и ты сам… сам всё узнаешь. На словах это никак не объяснишь — это надо попробовать…»
— звучит в Мишкиных ушах голос Артёма… «ну… чего ты боишься? Идём…» — жаркий, сбивающий с толку голос беззвучно звучит в ночной темноте, и Мишка, сладко содрогаясь, невольно сжимает, с силой стискивает свои булочки… А ведь был момент, когда он, Мишка, хотел уже закричать — хотел позвать пацанов на помощь… ну, и что он закричал бы? «Помогите! Насилуют!» — это, что ли, он закричал бы? Пацаны, услышь они такое, вмиг бы прибежали — посмотреть, кто и куда его, Мишку, насилует… этот Артём, закричи он такое, сразу бы испарился, исчез бы в кустах, и остался бы Мишка — жертва несвершившегося изнасилования — стоять один-одинёшенек посреди кустов со своим вздыбленным стояком… типа: ну, и кто же кого здесь насиловал?
Пружины матраса под Мишкой, лежащим на спине, чуть слышно поскрипывают, — приоткрыв рот, Мишка снуёт вверх-вниз кулаком, снова и снова прокручивая в голове фрагменты дневного происшествия: как Артём его лапал-тискал… как дрочил ему член, называя эту дрочку «предварительной игрой»… как тёрся, с силой вжимаясь, напряженно горячим членом по ягодицам… «Ну, чего ты… чего ты боишься? Или ты что — думаешь, что другие пацаны так не делают? Делают… ещё как делают! Это же кайф… удовольствие! А ты…» — слышится Мишке голос Артёма, и Мишка, судорожно сжимая, стискивая ягодицы, невольно убыстряет темп… «пойдём — отойдем чуть дальше, и… один раз — не педераст… пойдём!» — словно наяву, отчетливо звучит в Мишкиных ушах голос Артёма, и Мишка, конвульсивно дёргая коленями, пытается представить, что было бы, если б он с Артёмом — за Артёмом — пошел бы… а ведь пошел бы, стопудово пошел бы, если б не Юрчик — не внезапный его голос: «Ми-и-и-и-ха! Ты где?» Знал бы этот Юрчик
Но в том-то и дело, что никто ничего не знал… и — никто ничего не узнал: выйдя из рощи, Мишка ещё какое-то время постоял на берегу, приводя в порядок свои чувства-мысли, и только потом, пугая лягушек, двинулся вдоль берега к тому месту, где, вздымая фонтаны радужных брызг, весело бесились в воде пацаны; подходя к месту купания, Мишка первым делом всмотрелся в компанию парней, пьющих пиво: оказалось, что Артём уже сидит на берегу, в кругу своих сверстников-приятелей, держа в руке одноразовый стаканчик с пивом, — подходя к месту купания, Мишка на какой-то миг внутренне напрягся, но никто на него, на Мишку, не обратил ни малейшего внимания, и Мишка, невольно покосившись на Артёма — встретившись с Артёмом взглядом, без разгона сиганул в воду… а Юрчику, другу-однокласснику, он потом сказал, что ходил-гулял вдоль берега — охотился на жаб… только и всего!
Откуда было Мишке знать, что точно так же, если не больше, при его появлении напрягся Артём… как не знал он и того, что Артём, исчезнув в кустах, первым делом рванул в сторону — отбежал, продираясь сквозь ветви молодняка, метров на сто, но сзади, за спиной, никто ничего не кричал, не бежал следом, и углубляться в рощу дальше было бессмысленно, — чутко вслушиваясь в тишину, Артём пару минут стоял, не двигаясь, затаив дыхание, но, кроме щебета птиц, никаких других звуков ухо не улавливало, и Артём, большим пальцем левой руки оттянув резинку плавок вниз, под яйца, ладонью правой руки с наслаждением сжал, стиснул в кулаке багрово залупившийся член… возбуждение, бушевавшее в теле Артёма, требовало безотлагательного выхода, — сунув кисть левой руки себе под яйца, пританцовывая от наслаждения, Артём стремительно задвигал, зашустрил кулаком руки правой, одновременно массируя указательным пальцем руки левой собственное очко… собственно, никаких «картинок», обостряющих чувственность, в
озбуждённому Артёму не требовалось, — возбуждение Артёма было такой силы, что на то, чтоб достичь оргазма, ему хватило буквально тридцати секунд: сперма, облегчая яйца, брызнула на зелёную листву молодого дерева, и Артём, стиснув от сладости ягодицы, на секунду замер, глядя, как сперма глянцем покрыла сразу несколько листьев… конечно, кулак не дырочка, не жаром обжигающее Михино очко, и всё равно… всё равно это был кайф — охуительный кайф! Но смаковать всё это было некогда — время шло буквально на секунды, и уже в следующее мгновение Артём торопливо вытирал ладонью головку члена, чутко вслушиваясь в самые незначительные звуки… а ещё через пару минут, сделав точно так же, как и Мишка, небольшой крюк, но только в другую сторону, Артём неспешно вышел из кустов, секунду-другую постоял, щурясь на солнце, и, не глядя по сторонам, ленивой походкой направился к парням — своим приятелям… откуда было всё это Мишке знать?
Пружины под Мишкой чуть слышно поскрипывают… понятно, что про то, как Артём, едва исчезнув в кустах, первым делом вручную разрядился, Мишка не знает, и знать он об этом не может, — всё быстрее двигая рукой, Мишка, лежащий в темноте, пытается представить, что было бы, если б не голос Юрчика, прозвучавший как гром среди ясного неба
Да, что было бы? «Давай… отойдём чуть дальше, и…» — вот оно, самое интересное! То, что могло бы быть дальше… «это кайф — нормальный кайф…» — беззвучно звучат в темноте — в ушах Мишки — слова Артёма… значит, — думает Мишка, сладострастно двигая рукой, — он это пробовал, если так говорит… пробовал — трахался с пацанами… в жопу трахался — ебал пацанов… и там, в роще, он точно так же хотел с ним, с Мишкой: «пойдём — отойдем чуть дальше, и… один раз — не педераст…» Один раз… а вот хуй вам всем! — неожиданно думает Мишка, сам не зная, кто эти «все» Очко у Мишки, как это всегда бывает во время дрочки, щекотливой сладостью покалывает, сладко зудит, но теперь этот зуд приобретает совершенно новое — дополнительное — значение, — мысль приходит внезапно, и Мишка, не прекращая дрочить, изнемогая от нарастающего наслаждения, как-то вдруг совершенно отчетливо и ясно думает, что завтра
Завтра он, Мишка, всё проверит… всё-всё он завтра проверит! Снова он будет на речке — вместе со всеми, и если там будет Артём… если на речке будет Артём, то он, Мишка, снова пойдёт в рощу — снова на то место… один раз — не педераст… один раз… хуй вам всем! Больше Мишка ни о чём подумать не успевает — сладчайший оргазм пронизывает всё его тело, и Мишка, невольно выгибаясь — подавая бёдра чуть вверх, с силой сжимает, стискивает ягодицы, — капля горячей спермы, вылетев из члена — подлетев вверх, шлёпается Мишке на живот… сердце у Мишки колотится, и между ног всё полыхает, плавится от наслаждения, словно там, между ног, в туго сжатой дырочке, только что рванула-взорвалась термоядерная бомба
А ещё через десять минут, обтерев живот носовым платком, Мишка натягивает трусы и, вновь ложась на спину, снова думает о дневном происшествии — о себе и об Артёме, и ему уже не кажется всё это чем-то запредельным; наоборот, Мишке кажется, что ничего особенного там, в роще, не было… если нормально всё это воспринимать, то — какие могут быть проблемы? Можно попробовать… можно не пробовать… какая, блин, разница? «Голубой», «неголубой»… всё это лишь слова, и — не более того! Главное: в кайф это всё или нет… а как узнать об этом, не попробовав? Никогда… никогда не узнаешь наверняка, если сам всё это… сам не попробуешь… завтра, — думает Мишка, уже засыпая, — завтра, быть может, я всё узнаю
—————————————————————
Pavel Beloglinsky: ПЛОТСКИЕ ЖЕЛАНИЯ. — Final edition: 2007-11-24.
beloglinskyp@mail.ru